«Старый дом». Фото: Олеся Хороших
И босановы маленький оркестрик
Премьеры играют в полуподвале в двух шагах от метро «Сокол», где прежде шли оперы театра Бориса Покровского. Совпадение далеко не случайное и в какой-то степени родственное — обе драмы буквально утопают в музыке. Разумеется, в хорошем смысле слова. Но это не опера, не мюзикл, а саунд-драма. Для непосвященных объясняю: у Панкова, таким термином определившего направление своего театра, это когда слово врастает в музыку, а музыка взрывается словом. Когда полифония звука создает полифонию жизни. И тогда последняя не кажется плоской, а предстает многомерной, какая она, собственно, и есть — в 3D, 4, 10 и даже 20D. Причем такого ощущения ее Владимир Панков добивается без навороченных технических средств, даже без радиомикрофонов у актеров — живой, чистый звук и умение слушать друг друга. Музыка, звук, текст, голоса — переплетенные, перекрученные, невозможные друг без друга, как преданные любовники.
Так вот «Старый дом» — спектакль в определенном смысле исторический: с него в 90-е начинался Центр драматургии и режиссуры, в котором драматург Алексей Казанцев собрал молодых, безвестных, но талантливых. Одним из таких талантов был Панков. И теперь он заново поставил эту замечательную пьесу, которая начинается репликой по Чехову, но без слов (немолодая женщина прильнула к видавшему виды шкафу, то есть многоуважаемому), а продолжается по Шекспиру — сценой под балконом.
Фото: Олеся Хороших
Три пары разных поколений — от юношеских до седовласых — как заговоренные эхом повторяют: «Я провожу…» И тут же врывается «Надежды маленький оркестрик» Булата Окуджавы, но не интимно-проникновенно, а в объемной аранжировке, в многоголосье, захватывая длинное, как кишка, пространство у ног зрителей. И понеслась история любви, случившаяся еще в СССР, со всеми атрибутами страны, которой уже нет и о которой помнят лишь те, кто в ней был рожден. С коммуналками без классовых границ, без материального превосходства, с местными склочниками, скандалами и коллективным примирением, сопровождаемым обильным возлиянием. В ней много любви и нелюбви. Взрослой, с оглядкой, и первой, нелепой, неосторожной. Предательской, безнадежной и на всю жизнь.
Шахматист-вундеркинд Олег и девочка Саша, мечтающая стать артисткой. Ну и что, что их предки не монтируются друг с другом по причине разной классовой принадлежности (жлобоватые из простых и ханжеватые служащие). Их будни разбавляют соседи — самовлюбленный бас, виртуозный кляузник, присматривающий за чужой жизнью, и одинокая женщина, та самая, что стояла у шкафа. С ней у отца юного шахматиста давняя связь, а сам будущий чемпион, зайдя за умной книжкой, как молнией будет поражен открытием: оказывается, есть и другая любовь, и его почему-то тянет к этой женщине. «Ах, какие удивительные ночи,/Только мама моя в грусти и тревоге./Где же ты гуляешь, мой сыночек…»
Песни Окуджавы не иллюстрируют или дополняют текст пьесы Казанцева, а как будто вырастают из нее стремительно дивным новым звуком. Так же, как и песни Шарля Азнавура — мелодии из далеких 60-х годов ХХ века связывает пронзительная тема, сочиненная специально для спектакля Сергеем Родюковым, многолетним соратником и соавтором Панкова. Этой щемящей, точно треснувшей от боли босановой красной нитью простеган «Старый дом».
Фото: Олеся Хороших
Мелодия очень точно рисует образ того времени, когда чувства были ярче, а всеобще бедная жизнь — сочнее, колоритнее. Только старая жизнь в «Старом доме» у Панкова без ностальгических вздохов, но в контексте ассоциаций и эмоцией, свойственных только большим художникам — с пониманием, с прощением, без ярлыков, переводящих жизнь в унылую плоскость.
В «Старый дом» призваны несколько поколений актеров — звезды и опытнейшие артисты со стороны (Елена Яковлева, Елена Шанина, Михаил Янушкевич, Андрей Заводюк, Анна Гуляренко, Петр Маркин, Антон Пахомов), артисты самого ЦДР (Анастасия Сычева, Павел Акимкин, Дмитрий Костяев, Светлана Кочеткова) и студенты второго курса ГИТИСа (Фаина Колоскова, Никита Жеребцов). Представители разных школ, но все удивительно пластично, музыкально точно и по-особенному красиво существуют в пространстве «Старого дома».
Ничего себе сходил за кедами
Вслед за романтическим «Старым домом» у Панкова выходят «Кеды», и эта модная обувь из разряда мягких прорезиненных тапочек жестче солдатских кирзачей. Здесь другие ритмы — рок, техно, диско. Супермаркеты, ночные клубы и косяки, отнюдь не дверные. «Забить косяк» — это вряд ли стоит переводить с русского на русский. Пьеса Любы Стрижак рассказывает о поколении, никогда не жившем в коммуналках, не знающем несытого времени, но от такого незнания не ставшем почему-то более счастливым.
«Кеды».
Если положить электрогитару на пол и с силою прыгнуть рядом, то раздастся странный звук — пустой, глухой и с дрожью. Именно он похож на жизнь героев — трех друзей Гриши, Саши, Миши, не строящих карьеру в бизнесе, политике или по партийной линии, а самых обыкновенных, из поколения, которое знает о жизни все… из Интернета, представляя ее по схемам. Этот же звук завершит их шумную, безалаберную жизнь, в которой все так ужасно запутано. Особенно сегодня, когда неопределенность с полутонами, рефлексиями, двойными стандартами сильнее контрастных цветов, определенных кем-то, не тобой: белые — красные, свои — чужие, оппозиционеры и лояльные. Взрослые-то дядьки с тетьками запутались, что говорить о Мише с Сашей и Гришей…
А Гриша, невысокий, крепко сбитый (Павел и Даниил Рассомахины) просто пошел за кедами, чтобы не видеть матери с противным отчимом. А по дороге наделал глупостей, но спас двух девчонок от похотливых папиков, перестал быть офисным работником, узнал, что его Катька (Анастасия Сычева) ждет от него ребенка, но почему-то не он, а друг Сашка (Виктор Маминов) на ней женится. Опять же без кед оказался на митинге оппозиции и зачем-то плевал в лицо менту, за что схлопотал по морде. Он выл как волк, запрокинув голову: «Я не хочу быть отцом», но самоотверженно бросился на автозак, который увозил его другого друга — Мишку (Алексей Лысенко).
Серьезная попытка просканировать поколение, которое кто-то называет потерянными всезнайками, удалась — и драматургически, и режиссерски, и актерски. Ощущение яростно-беспутного и гибельного рок-концерта, талантливо сыгранного молодыми артистами Панкова.
После спектакля он скажет:
— Я подумал, что с пьесы «Старый дом» должна начаться новая жизнь нашего театра. Это будет правильно — отдать дань прошлому и пойти в будущее, потому что тема преемственности для меня сейчас одна из самых важных. Я наблюдаю за сегодняшним временем и вижу, как ведет себя молодое поколение — они как будто сами с усами, в отрыве.
— Но это свойство молодости, да и ты сам, наверное, был таким?
— Мы могли психовать, когда нас что-то не устраивало, но был момент, когда понимали — надо прислушаться к старшему поколению. И не имеет значения, в советское это время происходило или в этой действительности. Что они скажут? Можешь принять или не принять, но уважать обязан. Так что эта тема для меня идет красной нитью. Я мог бы сказать: «Алексей Николаевич дал нам жизнь — спасибо, а теперь я сам, это будет мой театр». Нет — это наш театр! У него было прошлое и будет будущее.
— В труппе артисты не только разных поколений, но и разных школ. Как привести всех к одному знаменателю, научить говорить на одном языке с тобой?
— За эти полтора года я вижу, как все объединились, как подходят к одному языку, осваивают музыкальный способ существования в партитуре, как можно жить в ней и быть живыми. Знаешь, саунд-драма даже не жанр, она исключает жанр и внутри позволяет жонглировать жанрами. Вот «Старый дом» — это такая пастораль, возврат в мелодраму, что строится на чувствах. Жесткость, агрессивность — это несложно, передать трогательность и искренность куда сложнее. В «Старом доме» как герой стоял под балконом — сначала мальчик, юноша, потом старик… как кричал: «Я провожу», так он и будет всю жизнь стоять. Если любит. А «Кеды» — это перевертыш «Старого дома», а после будет Макдонах. Считаю, не только спектакль, но и репертуар театра должен быть полифоничным. У нас стратегия развивается от современной драматургии к советской, а от нее — к классике (Чехов, Островский и т.д.). А уже после этого пойдет античная драматургия.
Фото: Олеся Хороших
— Почему ты решил откручивать в обратную сторону?
— Если ты не знаешь и не понимаешь, что сейчас с тобой происходит, что ты там будешь искать? Я и студентам-режиссерам говорю: «Работай с тем, что знаешь», потому что для него фраза «Иван Игнатьевич, давайте варить варенье» ничего не значит. Если он поварится с персонажами, что сейчас стоят у «Сокола», уловит сегодняшний темпоритм жизни, разберет слова, которые не так далеки, тогда и Чехов станет понятен. А ведь скоро Чехов станет как «Слово о полку Игореве». И так оно и будет — он все отдаляется и отдаляется от нас: не ситуационно, а в языке.
— Ты только что провел лабораторию «Акустическая читка». Скажи честно — талантливых много?
— После лаборатории я могу ответственно сказать, что есть талантливые люди, но на них надо еще потратить время. Нас поддержал СТД, дал немножко денег, чтобы мы могли заплатить лекторам, но принципиальный момент для меня — лабораторию мы делали бесплатно. Чтобы не было никаких двойных стандартов (делаем школу и за это берем деньги), я хотел, чтобы это была прозрачная чистая история. Она такой и получилась.
Источник: mk.ru
