Предсказуемо понеслось: «это везде так, где-то хуже, где-то лучше», «а в Детройте и вообще полный абзац», «да, не всем в этой жизни везёт», ну, и т.д. Такое ощущение, что до последнего абзаца предыдущей записи дочитали и вообще лишь единицы. Остальные поспешили выразить своё «фи», одолев разве что половину текста. Ну, или же это не ощущение, а так оно и есть.

Дело не в региональных различиях как таковых. Речь не о том, что где-то жить было хуже, а где-то лучше. В норме региональные различия и разница стартовых возможностей и возможностей социальных страт — они и воспринимаются как норма. Но как раз именно её, нормы, в Союзе и не было — даже близко. Норма, в принципе, это сейчас — когда Сибирь жирует, и жирует по праву — ещё бы, она страну кормит! А вот в советском кривом зеркале жировать кормильцам было не положено. Ибо положено было жировать только и исключительно парадным витринам советского народного хозяйства, в первую очередь европейской части Союза. Куда столь трепетно почитаемые иностранцы имели шансы заглянуть, и сделать выводы. А Сибирь чё? Да ничё! Хотите зарабатывать, скоты? — да пожалуйста, вот вам зряплаты и пенсии с северным коэффициентом! Вот только — и жить при этом вы будете по-скотски. Такая вот своеобразная справедливость по-советски. Ну, и ещё были национальные преференции, типа как всяческим праздничным грузиям. Там у прото-многонационалов (тогда они звались интернационалистами) были свои расклады, тоже весьма и весьма далёкие от забот о трудящихся.

По сути, и вся имитация этой самой заботы была не более чем очковтирательством — ориентированным в первую очередь на Запад. И если бы не необходимость подобного, даже страшно представить, что бы эти коммунистические людоеды тогда вытворяли. Судя по их равнодушию к судьбам периферийного «быдла» (который Западу для наблюдения был недоступен), дай им волю, они бы и до биореактора дошли, и при этом даже не поперхнулись бы. Впрочем, тут и представлять особо не надо. Достаточно просто посмотреть на Украину. Где нынче как раз именно что рафинированные совки и дорвались до власти, и где этим совкам сознательно убрали все преграды для самореализации их врождённого людоедства — вот да, где-то так оно и есть.

Впрочем, советские и без пол-потовских и северо-корейских методов умудрялись (где только для этого у них была неконтролируемая извне возможность) обращаться с подвластным населением как со стадом. И тут: кому-то случайно везло, кто-то в силу тех или иных причин жил в относительной независимости от этого людоедского катка, а кому-то — опять же, в силу совершенно случайных обстоятельств — не везло категорически. И вот эта самая не-норма в распределении благ — именно она и есть база для всех нынешних холиваров и батхёртов, для совкодрочерства и совконеневистничества одновременно, для всего вот этого нашего убогого, по сути своей, дискурса. Потомки счастливчиков так и смотрят на потомков неудачников сверху вниз, и всё так же ретранслируют замшелую, устаревшую лет 200 как мораль. На что потомки лузеров (чего бы они сами при этом в жизни не добились) так и реагируют в ответ — классовой по сути своей ненавистью. Страшная ведь на самом деле история. Жуткая. И — противоестественная.

Ибо было бы о чём спорить, на самом-то деле! Сдыхались от этих людоедов — и слава тебе, Господи! Дай Бог, и от нынешних людоедов (которые и уже куда как более вегетарианцы) — и от них со временем сдыхаемся. Но сама искусственность ситуации, когда сёстрам раздавалось не по серьгам, а по хотелкам, когда могло просто повезти, и не в силу естественных причин, а в силу фобий всё тех же Партии и Правительства — вот эта искусственность и составляет сегодняшнее поле для идиотских манёвров и не менее идиотских споров.

Хотите ещё одну упоительную детскую историю? Глупую-преглупую? Вот совершенно ничтожную, если по-гамбургскому счёту. Но — именно после которой я, дитя ещё, впервые и осознал отчётливо, что что-то в этой консерватории с консервами не так. Не понял, нет (до понимания было ещё ой как далеко), а именно что осознал — нутром и чуйкой. Думаете, это будет история о том, как меня чуть не задавили в очереди за арбузами? Да, было и такое. Мать меня практически в последний момент из давки выволокла, прикрывая собственным телом — чуть обоих не затоптали. И это и правда что было страшно: Сибирь, дикость, пародонтоз, вши, и — вдруг откуда ни возьмись арбузы — впору и правда что озвереть. Но вот это ли я вспоминаю, когда мне хочется сформулировать, в чём именно выражалось советское скотство? Не-а, совершенно нет, как ни странно. Я вспоминаю совершенно другой случай, и совсем не из тюменской жизни. А из жизни вольготной и благополучной, из украинской. О том, как как-то раз я пошёл сдавать бутылки…

Мероприятие это было непременным ежегодным ритуалом. Мало того — ритуалом несомненно приятным. Да, конечно, это хлопот на весь день — вынести из подвала и загрузить бутылки скопом в ванную, чтобы все наклейки со сладкими надписями «Дюшес» и «Буратино» откисли и всплыли — иначе не примут. Отмыть стеклотару, которая весь год пылилась в ожидании второй жизни. Проверить, чтобы горлышки были без сколов — дабы зря не тащить, всё равно ведь такие не возьмут. Потом загрузить всё это в авоськи. Истекая потом, дотащить эту тяжесть по пункта приёма — практически через весь посёлок. Выстоять под палящим солнцем полутора-двухчасовую очередь… Зато потом! Потом тебе дают целую кучу денег! Твоих личных денег! На которые ты всё оставшееся лето именно что жуируешь: мороженое, газировка и квас от пуза, даже иногда жвачку можно себе прикупить чешскую, повыпендриваться перед девчонками. Словом — до сентября, пока не придёт пора возвращаться в зиму и уныние, ты — король мира и главный авторитет во дворе!

Какой это был год, точно не вспомню. Но было мне тогда от 11 до 13, вряд ли старше. На этот раз родители поручили на обратном пути заскочить в «14-ый», купить хлеба. Когда все дела были сделаны, а карманы забиты немереными деньжищами, про хлеб (что понятно) как-то позабылось — уже почти дошёл до дома, когда вспомнил. Нехотя вернулся, и — конечно же пока ходил туда-назад, доходился до перерыва. Блин! Тут деньги карман жгут, тут пацаны во дворе ждут моих понтов, а нужно целый час ждать, пока магазин откроется — вот же облом! Внезапно (видимо, от отчаяния) я вспомнил, что во дворе, где находится пункт приёма стеклотары, есть какой-то маленький, невзрачный магазинчик, в который почему-то почти никто никогда не заходит. А вдруг? — подумал я, и ломанулся на удачу.

Магазинчик работал. Покупателей — что странно — никого. Я заказал у непривычно вежливой продавщицы буханку хлеба и половинку чёрного, и… И тут мой взгляд внезапно упал на колбасную витрину. В которой каким-то непостижимым образом лежала не только обычная «докторская» и «любительская», но и некие непостижимые и незнакомые цилиндры непонятной субстанции. Я вчитался. Чем-то очень смутно знакомое слово «сервелат» наполнило душу неизъяснимым томлением. Однако словосочетание «балыковая колбаса» очаровало меня уже безоговорочно. Опять же, если относительно загадочного «сервелата» я в колбасности изделия был уверен не полностью (кто его знает, что это такое?), то тут ведь прямо было сказано, чёрным по белому  — «колбаса». И не просто колбаса, а некая чудесная, незнакомая, и потрясающе волнующая — «балыковая». Как сейчас помню — 9,9 за кг.

Я не раздумывал ни секунды. С уверенностью прожигателя жизни я вывалил на прилавок весь свой летний бюджет, и небрежно процедил: «И палочку балыковой, пожалуйста!» Мне взвесили. Мне упаковали. У меня забрали практически все мои личные деньги. Но — я ничуть не был расстроен этой потерей. При том, что я  совершенно не был уверен, что родители одобрят мой выбор, и компенсируют затраты. Мало того, я был скорее уверен, что денег в этом году я лишился окончательно и бесповоротно, и что жить мне теперь без газировки и мороженого. Но — оно ведь того стоит, правда ведь? А потому — я нёсся домой как на крыльях. «Как-нибудь обойдусь и без мороженого!» — репетировал я по дороге домой, — «Я на самом деле совершенно это ваше мороженое не люблю!» Да и вообще — ругать меня всё равно никто не имеет права — ибо это мои личные деньги, что хочу, то и делаю. Да, даже когда вот так вот безумствую, раскидываясь купюрами налево-направо…

Ругать?! Собравшаяся на кухне семья была похожа на обнаруживших клад при переклейке обоев. Мне конечно же с лихвой компенсировали мои издержки. После чего отрезали «на пробу» от сокровища тоненькие до прозрачности колечки — каждому по одному, с подкладкой из хлеба с маслом. Это было что-то неземное! Я просто не мог поверить, что в мире существует что-то, что имеет настолько изумительный вкус. Своё колечко я не ел: проглотив «подкладку», я просто держал амброзию во рту, пока она сама не растаяла. Это был катарсис. Это был оргазм.

А потом мне рассказали, что это за магазин. «Инвалидский», как его политкорректно называли в народе. Ну, или — «ветеранский». На самом деле — спецобслуживания. Там, где всё «по корочкам». Почему «корочки» не затребовали от меня? Видимо, от неожиданности. Я был запыхан, спешлив, нахрапист и нагл. Нагл не как обычно бывают наглы, а от случайного осознания своего превосходства над миром — ещё бы, у меня карманы просто-таки ломились от денег! Вряд ли бы подобный фокус прошёл ещё раз. «А удостоверение?» — и лицо обходительной мадам превращается в стервозную харю базарной хабалки, сознающей ко всему прочему свою власть. И ты — раздавленный и униженный, сознающий всю нелепость своих притязаний. Эта картина настолько чётко стоит перед глазами (до сих пор!), что я не уверен, что это не было одним из кошмарных снов, из тех, когда кричишь от стыда и позора, и просыпаешься в холодном поту…

Больше этой расчудесной колбасы я не взял в рот ни кусочка. Мне горчил даже тот, растаявший на языке нектаром и амброзией одновременно. А семья съедала это сокровище бережно, мелкими дозами, растянув месяца на два.

Это было даже не отвратительно. Это было чудовищно. «Так не должно быть» — билось у меня в голове. Я толком не понимал, почему всё произошедшее настолько мерзко и отвратительно, и отчего мне настолько плохо. Ну, или попросту не сумел тогда сформулировать. Но лето было загублено на корню. Деньги я конечно потратил — но в основном на угощения дворовых друзей, не на себя. Именно тогда я начал выпендриваться, и рассказывать, что «сладкого я не люблю», и «мороженого я не буду», а «газировка без сиропа вкуснее». И довыпендривался, кстати — до того, что и правда перестал любить сладкое. Для меня — даже сейчас, столько лет спустя! — заставить себя съесть кусок торта это что-то из разряда подвига, только чтобы не обидеть именинника. Ну, или если и правда что голоден.

Мораль? Нет, у этой истории не будет морали. Какая же может быть мораль у колбасной истории? Здесь ведь нет ни грана духовности, здесь нет даже одухотворённости, не говоря уже о преданности идеалам. Одно тупое и безнравственное потребительство. За которое мне конечно же должно быть стыдно. Может то, что я всю эту глупость не забыл и спустя тридцать лет, это и значит, что я до сих пор стыжусь своего недоразвитого стяжательства и обывательщины? А великий и прекрасный Советский Союз с его великим и прекрасным, лучшим в мире детством тут был совершенно ни при чём?

(Полагаю, династия Ким’ов (которые не Ир’ы-или-как-их-там) — в этом месте просто таки обязана протянуть длань через континенты, и одобрительно похлопать меня по плечу.)

Сущевский Артём Евгеньевич

Источник: loboff.livejournal.com